У таежного ручья

У таежного ручья

О. Осугин

За околицей деревни дороги исчезают, и я попадаю в глухой таежный лес.

Тяжело шагать по высокой траве, наклоняясь под упругими ветвями елей, и огибать топкие ямы, наполненные прозрачной водой. Но еще труднее обходить громадные завалы, нагроможденные осенними ветрами. Они на целые километры преграждают путь по тайге: не продраться сквозь эти костры поваленных стволов, вывороченных пней и перебитых суков, торчащих, как острые копья.

Жарко. Кругом разлит аромат горячей хвои. Между деревьев пролетают молчаливые таежные птички, на все лады жужжат и гудят насекомые. Ветви и кусты кажутся затканными сверкающими паутинками. Иногда взлетают из-под ног, пугая резким шумом крыльев и теряя перья, линяющий косач или рябая глухарка.

Затеянная мной рыболовная экспедиция потребовала порядочного снаряжения: тут неизбежный топор, и запас провизии, и котелок, и снасти. А главное, нельзя обойтись без перчаток и накомарника. Воздух звенит от бессчетных комаров: они нападают на человека круглые сутки, с ранней весны до поздней осени. Под накомарником трудно дышать, а комары бьются о его сетку, как зерна о барабан веялки. Но… чего не вытерпишь по охоте?

Пройдя километра четыре, я выхожу к извилистой речке, скрытой склоняющимися над ней деревьями. Вода в ней быстрая и прозрачная. Вот бы искупаться! Только стоит ли устраивать такой пир комарам?

Нахожу тропку, проложенную неведомыми охотниками вдоль реки. У самой воды пройти нельзя: крутой берег сплошь зарос кустарником, и дорожка убегает к окаймляющим реку буграм. Там уже нет болот, зато есть сосны и редкий подлесок. Глазам, уставшим от хвойной стенки елей, приятно проникнуть чуть дальше вглубь леса. Все вокруг пронизано солнцем, и лучи его красиво расцвечивают крылышки моих мучителей-комаров.

Наконец, тропинка выводит меня к устью небольшого ручейка — это и есть нужный мне Ла-Иоль. Теперь я почти у цели. Итти становится легче — исчезли густые заросли, под ногами пружинит ровный и гладкий мох.

Впереди неглубокая ложбинка. Пойму ручья в ней можно проследить по густым зарослям ивняка и покрывающему ее пышному цветистому ковру из травы в метр высотой.

В трех местах над ручьем видны ажурные силуэты буровых вышек, потемневших от времени. Значит, здесь, казалось бы в глухом безлюдьи, среди топей и чащ, успели уже побывать пытливые советские разведчики! Уже нанесены на карты и эти вот ложбина и ручеек, и лес, и болото, и то, что таит в себе земля под ними, и все это будет в свое время поставлено на службу нашей прекрасной Родине!

Возле вышек я обнаруживаю вросшую в землю избушку — почерневшую, с плоской крышей, на которой зеленеет молодая поросль.

Я складываю в домике лишний груз и налегке пускаюсь к ручью: мне хочется скорее приступить к делу.

Первое знакомство с Ла-Иолем приносит разочарование, и я начинаю сомневаться в том, что здесь есть рыба. Правда, я знаю, что хариусы в весеннее половодье поднимаются высоко к истокам ручьев и речек и часть их остается здесь до осени, когда они смогут по большой воде возвратиться в реки. Но то, что я обнаруживаю, никак не вяжется с моим представлением о рыбном водоеме.

Я нахожу спрятанное травой и густым кустарником пересохшее русло, но долго не вижу и признаков воды. Петляю по прихотливым изгибам русла и, лишь порядочно намучившись, нахожу маленький омуток, из которого вытекает тонкая струйка. И это все, что оставило жаркое лето от вод Ла-Иоля!

Отправляюсь вниз по руслу и обнаруживаю еще омуток с обрывистыми берегами. Решаю попробовать здесь, не веря, конечно, что в такой ямке с мутноватой водой могут жить проворные хариусы. Но ведь я прошел двадцать пять километров, чтобы испытать охотничье счастье в водах Ла-Иоля!

Я вырезаю первое попавшееся удилище и привязываю к нему леску с "мушкой" в виде овода; сомневаюсь в успехе и потому, нисколько не маскируясь, подхожу к омуту и небрежно спускаю к воде приманку. "Мушка" не успевает упасть, как из воды мгновенно выскакивает рыба и хватает ее. Я узнаю удлиненное тело и острые плавники хариуса. Все это так неожиданно, что я не успеваю подсечь добычу: хариус уходит, "мушка" моя теряется в кустах.

Привязываю новую "мушку", вожусь с ней, и это несколько успокаивает меня. Затем хладнокровно подхожу к водоему, уже прячась за кусты, чтобы тень моя не упала на воду, и осторожно опускаю "мушку".

Водить ею по поверхности воды не приходится: хариус схватывает ее немедленно. Я ухитряюсь подсечь его, но и на этот раз добыча уходит. В момент, когда рыба была уже у берега, удилище мое не спружинило и обломилось. Я остался на берегу с палкой в руке, чуть не плача от второй неудачи. Решаюсь снять перчатки и накомарник; мне кажется, что все дело в них. Да и дышать под сеткой нечем, кругом — ни малейшего движения воздуха, и солнце палит беспощадно. Пусть едят комары!

И в третий раз хариус не дает "мушке" спуститься до воды: он почти весь выпрыгивает наружу и схватывает ее. В дугу гнется гибкое березовое удилище, проворная рыба бешено бросается во все стороны, стремясь уйти под берег с нависшими кустами — там леска неминуемо запутается, и я делаю все возможное, чтобы вывести ее на чистое место.

Короткая борьба скоро заканчивается, я поднимаю трепещущую добычу и дрожащими от волнения руками снимаю хариуса с крючка: длинный и узкий, щедро оперенный, он почти не отличается от своей родной сестры — форели: весь он серый, без красных и черных пятнышек. Я бережно обкладываю редкую рыбу сырой травой, кладу в сумку и снова закидываю удочку. И опять рыба схватывает "мушку", не дав ей опуститься до воды. Раз за разом я вытаскиваю из омута шесть крупных рыб, граммов по восемьсот каждую, и клев на этом кончается. Сколько ни вожу "мушкой" по воде, рыбы больше нет. Значит, все хариусы здесь выловлены.

Обрадованный необычайно успешным началом, я спешу к следующему омутку. И там повторяется то же самое: хариусы хватают приманку наперебой.

Как описать эту фантастическую ловлю? Я продираюсь через кусты, подкрадываюсь к омуткам, трепетно опускаю приманку, заранее уверенный, что сразу же последует рывок рыбы, и действительно, из воды выбрасывается хариус, хватает "мушку", и затем начинается волнующая рыболова подводка рыбы к берегу: она сильно и упруго дергает, охотник то отпускает ее, то вновь осторожно подтягивает — сорвется, не сорвется? А сам перебегает по берегу, оступаясь и не смея взглянуть себе под ноги.

Я теряю счет пойманным хариусам, забываю про облепивших меня комаров. Забрасываю "мушку", не успевая ее расправить. Горячат неудачи, задержки — сколько на кустах осталось "мушек"! Совсем забываю про время.

И только тогда, когда кругом начинают летать белые бабочки, хариусы перестают хватать темные "мушки". Очевидно, вечереет. У меня не было с собой белых "мушек", и я насаживал на крючок мотыльков. А когда после одного из сходов рыбы мне не удается сразу поймать мотылька, я надеваю на крючок круглый лепесток какого-то белого цветка — и очередной хариус бешено бросается на него.

Наконец, клев совершенно прекращается. Даже самые заманчивые наживки не могут вызвать из глубины тихой воды быстрого, как молния, хариуса. Я оглядываюсь и не верю себе: по отсутствию теней и какому-то особенному освещению высоких легких облачков видно, что давно наступила полярная ночь, лучезарная и мягкая, похожая на наши ранние сумерки.

Пришлось кончать. Чувствую, что плечо нестерпимо режет ремень тяжелой сумки с рыбой, и вспоминаю, что я почти уже сутки на ногах, без отдыха.

Я отвязываю леску от удилища и усталым шагом бреду к избушке.

Светлой ночью я сижу в полутемной избушке и наслаждаюсь тем, что нет комаров: у порога тлеет положенный в горшок торф, и едкий дымок его отгоняет их от домика. Трудно передать, до чего же хорошо не слышать комариного гуда, отдыхать и ждать, когда в котелке, подвешенном над костром, закипит уха.

Несмотря на сильное желание выспаться, пришлось лишь слегка подкрепиться и тронуться в обратный путь: я боялся, что мои двадцать восемь хариусов, правда, выпотрошенные и слегка подсоленные, все же могут испортиться.

Уже начинался новый день. Чуть притихшая и поблекшая за короткие ночные часы тайга снова ожила и сверкала в длинных лучах зари.

Я иду с тяжелой ношей за плечами и любуюсь картиной раннего утра в лесу; свистят и тинькают проснувшиеся певчие птицы, кричит и хохочет куропатка, где-то над ручьем слышен кроншнеп.

С чувством радости я смотрю и слушаю, как пробуждается тайга, такая знакомая и по-новому привлекательная.