Два рассказа

Два рассказа

Дм. Головин

Дяденька Евсей
В полдень жаркого июльского дня мы с Сережкой отправляемся на рыбалку на ночь вместе с дяденькой Евсеем.

Этот веселый небольшого роста мужичок, лет сорока пяти, с худощавым лицом, поросшим жиденькой русой бородкой, оказывается всесторонним знатоком премудростей рыбной ловли. Всю дорогу мы с жадностью слушаем его рассказы о всевозможных насадках для рыбы, о знакомых ему заводях и протоках на реке, где, по словам Евсея, рыбы столько, что ее можно ловить чуть ли не голыми руками

— Это, милые мои, я вам к делу говорю,- поясняет нам дяденька Евсей.- А чтобы иметь удачу на охоте, многое надо человеку знать. Сам видишь иной раз, рыба крупная бьется у самых берегов, чуть лесок твоих не задевает, а не клюет — и баста! Вот тут-то и попробуй ты примениться к ней. Нанизал, скажем, на крючок червя — не берет. А что у тебя на такой случай еще припасено? Хлеб ржаной, бабочка, гусеничка, кузнечик? На них попробуй. Тоже не идет на лад? Ага, ты увидел на камешке тварь! В руки взять гадко. Но когда она у тебя на крючке — эге, милые! Какая, оказывается, заманчивая штука для голавля. Кинул только, а он ее с ходу цап! — и готово. Держи палку свою крепче, а то отнимет. Хе-хе-хе!..

Евсей посматривает при этом то на меня, то на Сережку с нескрываемым лукавством и продолжает смеяться:

— Хе-хе-хе!.. Вот вы поверили сейчас мне. Пришли на реку. Смотрите, пиявочка на камешке в воде шевелится. На крючок ее поскорей. Закинули и ждете. Никакого успеха. Полное у тебя разочарование: наврал дядька. А позвольте-ка посмотреть, как вы насадили на крючок эту самую пиявицу? Как обыкновенного червяка.- Эге, милые,- отвечу я.- Да и когда же голавль заметит вашу пиявку, если она за камешек на дне заползла? Ждать поклевки, не дождаться.

— А как же надо, дяденька? — спрашиваю я у Евсея.

— А так,- отвечает он, жестикулируя проворными руками.- Головку пиявке надо сначала чем-либо прибить, чтобы она свертываться на крючке не могла, потом кончиком ее — на крючок груз на леске должен быть легким или совсем его не надо цеплять. Вот и забрасывай на быстрине, где, конечно, голавль держится. Тогда увидишь, что за насадка эта пиявка.

После некоторого раздумья Евсей с неменьшим восторгом начинает толковать нам о куриной печенке:

— Тоже насадка для голавля что надо. Клюёт он на нее куда лучше. На линючего рака еще отлично голавль берет.

— Мы, дяденька,- говорит Сережа — больше на червя язей и плотву ловим.

— Земляной червяк — насадка хорошая: на него всякая рыба берет. А вы попробуйте ловить плотву в жаркий день на речную тину — не откидаетесь.

Мы переглядываемся с Сережкой. Наверно, шутит над нами Евсей. Неужели для плотвы мало этой самой тины в реке, чтобы с крючком она ее стала брать?

— Да, да,- как бы угадывая наши мысли, продолжает Евсей.- Тина — первейшая насадка для плотвы.

За разговором быстро сокращается путь. Вот мы уже и у реки Гладкая поверхность ее блестит как зеркало. Только изредка кое-где выпрыгнет рыбешка, всплеснет хвостом, и снова тишина

По берегам в зарослях осоки и тростника рассаживаются не знакомые нам рыболовы. Спешим размотать лески своих удочек и мы с Сережкой, усевшись за кустом тальника неподалеку от дяденьки Евсея. Отдавая должное его опытности, мы стараемся во всем подражать ему. Евсей сидит молча, мы тоже молчим.

Проходит час, другой, поплавки не шелохнутся. Вот уже и солнце скрывается за горизонтом, а мы все еще терпеливо ждем. Клева нет.

Первым сматывает удочки дяденька Евсей.

— Нет, ребята,- говорит он,- как хотите, вечером лова не будет.

Мы страшно огорчены: дяденька Евсей ведь зря не скажет — бывалый человек. Глядя на него, начинаем нехотя сматывать удочки

Вскоре на берегу ярко вспыхивает разложенный нами костер. В подвешенном над огнем котелке начинает сердито булькать вода. Варится пшенный кулеш, картошка. Как жаль, что никто из нас не поймал даже десятка ершей для ухи. Но об этом стараемся не говорить.

Темнота июльской ночи сгущается все больше и больше. С луга тянет запахом подсыхающего сена, доносится звонкий стрекот кузнечиков.

Поужинав, начинаем собираться на ночлег. Дяденька Евсей складывает в корзинку мешочки с привадой, берет связку удочек, говорит:

— Пойдем, ребята, поспим маленько.

Мы с Сережкой молча поднимаемся с места и идем вслед за Евсеем. На пригорке за мельницей стоит пустой деревянный амбар без дверей. Евсей вводит нас в него по-хозяйски.

— Располагайтесь, ребята Утро вечера мудренее.

Поставив в угол удочки, мы впотьмах нащупываем в амбаре остатки старой соломы, устраиваем постель. Евсей, как только лег, так сразу и уснул. Мы же с Сережкой долго еще перевертываемся с боку на бок: сон не приходит. Вполголоса разговариваем обо всем слышанном от дяденьки Евсея в пути

— Вот у кого есть чему поучиться! — восхищается Сережка.

— Поживем — научимся,- отвечаю я ему.

 … Из-за горизонта выплывает луна, заливает зеленоватым светом всю окрестность. Нам кажется, что это уже начало рассвета. Не утерпев, я трогаю помаленьку Евсея за руку:

— Дяденька, вставать не пора?

— Суматошные вы. То луна.

— Дяденька, нам не спится,- жалуется Сережка.

— Если вам не спится, возьмите удочки и пойдите попробуйте на протоке. Бывает, что подуст ночью на червя со дна берет.

Мы с Сережкой как будто только этого и ждали. Сейчас же берем удочки и направляемся к броду Не спеша разматываем лески, насаживаем на крючки жирных земляных червей, закидываем и терпеливо ждем.

Подхваченные быстриной, лески натягиваются, как струны. Проходит минут десять в томительном напряжении Знакомого рывка нет и нет. Вытянутая с удилищем рука начинает уставать. Не говоря ни слова Сережке, беру конец удилища поудобнее, слегка дергаю леску к себе. Мне кажется, что она за что-то зацепилась. Вот еще напасть! Но что такое, удилище мое отклоняется все больше в сторону. Значит, на крючке рыба. От радости сильнее бьется сердце. Дрожащими руками начинаю выводить добычу. Через минуту-две на берегу, у моих ног, бьется длинный белый подуст.

— Ух ты, какой! — восхищается Сережка.

Но лишь только успел он это проговорить, как и его удилище коснулось концом воды, и он тоже поймал крупного подуста. У нас начинается какое-то своеобразное состязание: вытащу я подуста — Сережка тоже тащит. И так друг перед другом.

Вскоре заалела заря. Пришел на берег к нам и дяденька Евсей.

— Какие дела, ребята? — весело спрашивает он.- Вы, что же всю ночь не спали? Ай-яй-яй, меня до тревоги довели. Спохватился, думаю, еще утонут.

Я молча вытаскиваю из воды кукан с рыбой, показываю Евсею

— Ну-у? На чего же это вы их? На червяка? Я же вам говорил вчера.

Встав рядом со мной, Евсей торопливо разматывает леску, нанизывает на крючок червя и тоже закидывает. Постепенно становится совсем светло. Клев, как по сигналу, прекращается. Евсейг не успевший поймать и одной рыбешки, успокаивает себя:

— Зато, ребята, я хорошо поспал нынче. Ух, как хорошо!

Просидели мы на берегу до поздних завтраков. Пригрело солнышко. Клев не возобновлялся. Многие рыбаки разошлись уже по домам. Только Евсей да мы с Сережкой продолжали еще торчать у воды. Правда, нас уже не интересовала ловля. Нам хотелось поскорее вернуться домой, рассказать своим дружкам, как нам удалось перехитрить самого дяденьку Евсея. Ведь столько говорил он нам о чудесных приманках, и вдруг они и не помогли ему.

Евсей сидит молча, как будто воды в рот набрал. Но вот он настораживается, глаза его блестят каким-то странным огоньком, правая рука машинально тянется к концу удилища, воткнутого в берег. И вдруг он вскакивает с места. Длинное ореховое удилище сгибается до предела. Невидимая еще рыба туго натягивает леску, ходит по дну.

— Вот так запряг! — торжествует Евсей, вскидывая сияющим взглядом в нашу сторону, идет не спеша с удилищем по берегу, выводя рыбу на песчаную отмель.

Временами ему удается подтянуть добычу почти к самому берегу. Тогда рыба, собравшись с силами, порывается вглубь. Евсей слегка отпускает ей леску, терпеливо ждет, пока она окончательно выбьется из сил.

Из мельницы выбежал человек в пропыленной мукою одежде и ахнул от изумления.

— Смотрите, смотрите...

Откуда-то появились женщина, потом еще мужчина, прибежали два мальчика. Постепенно на берегу собралось человек двадцать. Все следили за каждым движением дяденьки Евсея, то восхищаясь его удачей, то сомневаясь в ней:

— Сейчас вытащит!

— Подожди еще...

— Пока рыба в воде, пойманной ее не считай!

— Возьмет, да и сорвется.

Все кончилось как-то быстро и неожиданно. Улучив удобный момент, Евсей ловко подсунул под карпа небольшую наметку и торжественно вынес в ней пойманную рыбу на берег. Это был большущий карп с крупной, красноватой чешуей. Он как-то чудно глотнул раза два-три воздух и обмяк, перестал биться.

Евсей окинул всех гордым взглядом. Зрители молчали, словно присутствовали при каком-то священнодействии. Рыбак старательно укладывал карпа в корзину. Тот не входил в нее. Широкие веерообразные плавники хвоста так и остались снаружи. Прихлопнув их крышкой, Евсей проговорил:

— Вот и я с уловом! Домой теперь есть с чем показаться. Посидев еще немного, он не торопясь смотал удочки, вскинул на плечо корзину с карпом и, весело подмигнув нам, добавил:

— Видали теперь, каких я ловлю!.. Не скоро, да в пору.

Мы шли домой за Евсеем следом и все время с завистью посматривали на его корзину, из-под крышки которой виднелся хвост карпа. По сравнению с ним совсем маленькими казались нам наши подусты. А Евсей вызывал у нас еще большее уважение, близкое к преклонению перед его особым искусством в рыбной, ловле...

У костра
Вспоминая пойманного Евсеем карпа, мы восхищались:

— Вот так рыбина! Даже в корзинку не вошла — на что уж она у Евсея велика.

И еще больше терзались мы догадками: на что же все-таки Евсей смог поймать этого карпа? О лучших насадках для голавлей, и для плотвы он многое нам рассказал. Подустов ловить на червя научил. Но как могло случиться такое, что мы даже не поинтересовались, на что же лучше берут карпы.

— Пойдем-ка,- говорю Сережке,- спросим у дяди Евсея какая насадка требуется для карпа?

Евсей нам на этот вопрос прямо не ответил:

— Вот как пойдем еще на рыбалку вместе,- сказал он, хитра посмеиваясь,- тогда и этот секрет вам открою.

— А когда пойдем, дяденька? — спрашиваем мы.

— Не раньше следующего воскресенья,- ответил Евсей. Ждать целую неделю и страстно мечтать о карпах! А не попробовать ли нам попытать счастья одним? Говорю своему дружку.

— Давай, Сережка, махнем вдвоем на рыбалку на ночь.

— Без старших?

— Разве на реке не окажется еще рыболовов? С ними вместе и заночуем.

— Пойдем,- решается Сережка

И перед вечером мы уже сидим с Сережкой у реки, на том самом месте, где неделю назад Евсей выловил того редкостного" карпа. Хорошо берутся нынче на червя небольшие окуньки, плотвички, а мы все же не теряем надежды поймать карпов. Ведь вот они какие: то и дело вывертываются на середине омута. А вдруг какой-нибудь из них возьмет и клюнет на червя.

Часом позже к нам подходит с удочками высокого роста старик. Окинув нас немного насмешливым взглядом, он чуть кивнул головой:

— Здорово, ребята!

— Здравствуйте, дедушка,- ответили мы, привставая с мест и слегка теребя при этом козырьки своих фуражек.

— Дальние будете?

— Из Норовки мы,- отвечаю я

— А я из деревни Боброки… Матвеем Гущиным меня зовут,- отрекомендовался старик.- Может быть, слыхали? Мы молча переглядываемся с Сережкой.

— Не знаете, стало быть, Матвея,- сделал из этого свой вывод старый рыболов. Заглядывая потом поочередно в наши корзинки с рыбой, как бы между прочим, продолжал: — Ничего, познакомимся скоро — друзьями по рыбалке станем… Рыбешка-то, вижу, мелкая у вас клюет… Впрочем… по рыбакам и рыбка...

Через минуту-две Матвей уже сидел на берегу, неподалеку от нас, и разматывал лески своих удочек До самого вечера мы не перекинулись с ним ни единым словом. А когда стало совсем смеркаться, старик снова сам первым подошел к нам, добродушно проговорил:

— Ночевать, молодцы, вместе что ли будем, а?

— А где вы думаете, дедушка? — поинтересовались мы.

— Где ж, как не на берегу,- ответил, усмехнувшись Матвеи.- У рыболова всегда так: где сидел, там и постель, камень — за подушку. Да еще в такую теплынь. Идите-ка, подсоберите дровишек: ужин варить станем.

Смотав лески, мы сейчас же начали собирать по берегу все, что могло служить для поддержания огня: щепочки, сухой хворост и тростник, а Матвей тем временем успел уже наполнить свой походный котелочек водой и подвесить его над костром.

Уха из свежей рыбы, сваренная стариком, очень понравилась нам, но из-за скромности мы только отведали ее по две-три ложки, предоставив тем самым возможность нашему новому знакомому по рыбалке справиться с остальным. Да если откровенно признаться, нам было сейчас и не до еды. Куда интереснее были рассказы Матвея о своих похождениях на рыбалке, и мы слушали его с большим наслаждением.

Но вот уха уже съедена. Матвей старательно помыл в реке свой котелок и снова искусно прикрепил его веревочкой к хворостяной корзине. Прибраны на ночь в зарослях густого тальника и наши удочки. Однако спать еще не хотелось, и мы, наслаждаясь прохладой летней ночи, долго продолжали сидеть у догорающего костра.

Сняв с головы свою выцветшею фуражку, Матвей положил ее на колени и, достав из кармана шаровар бумажный сверточек с запасными крючками и лесками, стал внимательно рассматривать их при свете огня.

Старик сидел прямо против нас. Не угасшее еще пламя костра хорошо освещало его морщинистое, как печеное яблоко, лицо "с крупной родинкой на правой щеке. Матвей осторожно брал пальцами крошечные крючки с привязанными к ним коленцами белых волосяных лесок и, хитро прищурив левый глаз, открытым правым подолгу приглядывался к острию крючка, пробуя его о палец левой руки. Если крючок нравился старику, лицо его озарялось довольной, долго не гаснущей улыбкой, губы тихо шевелились

— Остер шельма! На плотву годится! — восхищался вполголоса Матвей. И, подержав еще некоторое время крючок перед глазом, он с не меньшей осторожностью откладывал его на фуражку. Если осматриваемый крючок не нравился Матвею, он хмурил густые брови, посапывал широким носом, ворчал:

— Долото!.. Натуральное долото!

Такой крючок откладывался Матвеем на особую тряпочку, а из бумажного сверточка извлекался другой.

Затрепетавшее пламя как-то неожиданно оторвалось от углей, и нас сразу окутал полумрак. В темном небе ярче обозначились звезды.

Застигнутый врасплох за своим занятием, Матвей выругался:

— Ах, черт возьми… Все теперь растеряю.

В потемках я не мог видеть выражения тревоги на лице Матвея, но по тому, как черный силуэт его фигуры сразу съежился и замер в неподвижности, можно было представить себе широко открытые глаза старика, шевелившиеся на его обнаженной голове редкие с проседью волосы.

Я поспешил подбросить в костер сухих сучьев, раздул угли. Подымив немного, сучья вспыхнули ярким пламенем. Темнота ночи сразу раздвинулась. Золотые блики огня причудливо заплясали по гладкой поверхности реки, коснулись ее противоположного берега; обрывистый, он белел нависшими над водой камнями.

В эту минуту Матвея можно было сравнить с оторвавшейся от горы каменной глыбой. Огромный, с всклокоченной бородой, он сидел, прижав руками к фуражке свои крючки и лески, боясь шевельнуться.

Посмотрев на старика, я невольно усмехнулся. Было несколько странно видеть такого великана с отпечатком большой тревоги на лице за сохранность… крючков и лесок.

Но вот лицо Гущина озарилось доброй улыбкой, от прищуренных глаз его лучинками разбежались морщинки. Глянув в нашу сторону, он проговорил:

— Так и думал, ребята, что все растеряю.

В это время в омуте где-то рядом шарахнулась большая рыба. Забыв всякую предосторожность, Матвей быстро встал на ноги. Фуражка с крючками и лесками упала на песок. Но старик не заметил этого. Повернувшись лицом к реке, он прислушался. Было видно, как от того места, где шевельнулась рыба, по воде расходились большие круги. Легкой рябью они медленно прокатились по озаренной пламенем костра части реки и, постепенно тая, замерли у берегов. По-прежнему монотонно шумела вода на перекате.

— Слышали, какой чертяка ворохнулся? — не отрывая своего пристального взгляда от реки, спросил Матвей.

Посмотрев еще с минуту на воду, старик как-то нехотя повернулся лицом к огню.

— Карп это. Бо-о-ольшой карп ворохнулся,- сказал он утвердительно, обращаясь к нам.

При свете огня было видно, как блестели глаза Матвея. Они светились страстью заядлого рыболова-любителя, который в поисках рыбных мест за свою жизнь, может быть, исходил по берегам рек и озер ни одну сотню верст, давно уже изучил все омуты и заводи в реке, знал, какая родится в них рыба, когда и на что она берет, но еще ни разу по-настоящему не удовлетворился плодами своей охоты.

— Эх, ребята, кабы вы знали, какие в этих местах водятся карпы,- мечтательно вздохнув, воскликнул Гущин.- Ни одна самая крепкая леска не выдержит. Вот тут какие есть, брат, карпы...

— Не наступите на фуражку,- заметил я. Глянув под ноги, Матвей спохватился:

— А где же мои крючки с лесками?

Присев на корточки, старик осторожно поднял свой картуз и дрожащими от волнения руками стал быстро шарить пальцами по песку. Мы сейчас же поспешили ему на помощь. Когда все было собрано, Матвей успокоился, виновато улыбнувшись, проговорил:

— Хорошо, что они у меня с лесками, а то все бы пропали" Ей-богу...

Спрятав сверточек с крючками и лесками в карман, Гущи" не торопясь надел на голову фуражку и, присев поближе к огню, стал закуривать. Пока вертел цыгарку, собирался с мыслями.

— Пришел я сюда однажды на ночь. Один. Просо пареное у меня на приваду было припасено. Для насадки каша молочная была. Хорошая такая каша. Да-а… Разложил я вот так костришко, посидел немного, закусил, покурил. Потом прилег — поспал немного. А перед зарей встал чуть свет, выбрал поудобней местечко на той стороне под горкой, привадки кинул. Размотал удочки, насадил на крючки кашу, смешанную с ржаным хлебом, чтоб лучше держалась. Закинул. Покуриваю вот так...

Сделав глубокую затяжку, Матвей не спеша выпустил через нос табачный дым, продолжал:

— Сижу, значит, ожидаю. Не клюет рыба и только. Солнышко уже взошло, а я все сижу, как сыч, гляжу на воду и на припеке помаленьку дремать начинаю. Не помню, надолго ли я тогда закрыл глаза, только слышу — хлестнуло удилище по воде. Глянул я: мать честная — удочка-то моя уже в омуте плавает, один конец виден. Ну что тут делать? Лезть за удочкой в воду — рыбу распугаешь. Погляжу, думаю, что дальше будет. Конец удилища то покажется, то совсем в воде скроется. А в это время слышу другая моя удочка — хлясть по воде. Ну, этого я успел подсечь. Да-а… Подсек-то подсек, а с места сразу не сверну. Будто за корягу зацепил. Нет-нет, стронул с места. Как пошла рыбища гулять — не удержишь. Я ее к берегу хочу, она вглубь тянет. Как быть? Впору другую удочку бросать. Чувствую — опять карп попался. Держу, пусть думаю, погуляет. Авось умается, тогда я и вытащу его. Долго держал… Пока на третью удочку рыба не клюнула — насадку сорвала. И такая меня взяла досада. Загорячился я. Решил, будь что будет — потяну. Не выдержала леска, лопнула. Аж удилище свистнуло! Сомлел я тут весь. Стою на берегу, руки опустил, а перед глазами у меня этот карп. Будто из корзины он у меня ушел.

Откуда ни возьмись, мальчишка. Подходит, спрашивает:

— Дедушка, поймал что-нибудь?

— Отстань,- говорю, постреленок,- не до тебя. А мальчик оказался не из робких. Иной бы стрекача дал, а этот стоит и удивляется:

— Дедушка, а почему вы такой злой

— Будешь,- отвечаю,- злой. Одну удочку карп оторвал, а другая вон в омуте плавает.

Услышал это парнишка и сразу засуетился:

— Дедушка, говорит, давайте я вам удочку достану.

Победил, постреленок, своей вежливостью. Глянул я на него, а он стоит, улыбается, глазенки у него, как бусинки, так и горят.

— Тебя,- спрашиваю,- зовут-то как?

— Васютка,- отвечает.

— А плавать ты, Васютка, умеешь? — спрашиваю.

— Умею.

Рубашонку со штанишками с себя долой, разогнался и с берега в воду — бултых! Гляжу, нет его. Уж не утонул ли, думаю. Он, постреленок, вынырнул на средине омута, почти рядом с удочкой. Раз, раз ручонками — и за удилище. Рыба-то как учуяла, так и пошла ходить. Сначала в глубину потянула, потом к берегу прибиваться стала. А Васютке это самая потеха. Держится он за удилище и вслед за рыбой плавает:

— Тпру, милая, попалась!

Ну тут я тоже в азарт вошел. Вооружаюсь сачком, кричу Васютке:

— На мель ее, на мель чаль,- а сам разбираюсь. Захожу с мели навстречу мальчишке, он ко мне.

— Дедушка,- кричит,- карп попался… Большу-у-ущий!

— Знаю,- говорю,- что карп. Чаль, чаль его ко мне! — кричу. Подплыл мальчик ближе, конец удилища мне подал. Я ему сачок в руки.

Ну тут-то,- говорю,- мы с ним сладим. Я буду его помаленьку к берегу тянуть, а ты, Васютка, следом за ним. Да гляди в оба. Как только стану я подводить к берегу карпа, а ты его сразу сачком поддевай и на берег. Понял?

— Понял, дедушка,- отвечает,- тащите.

Добрался я помаленьку до берега, потом по берегу пошел, на мель карпа начинаю выводить. Умаялся он — ходчей пошел. Совсем немного до берега осталось. У Васютки от радости глазенки блестят.

— Ой, дедушка! — кричит он,- какой карп! Вот он, вижу я его.

— Гляди,- говорю,- лучше за ним. Как только я к берегу ближе подведу, хватай его сачком.

— Гляжу, дедушка, я не прозеваю,- отвечает мальчик, а сам уже сачок вытягивает вперед, чтобы карпа им поддеть.

 … Голос старика вдруг как-то осекся. Он заговорил тише.

— Шагах в трех от берега был уже карп. Из воды показалась его спина, черная такая, толстая. Ну, теперь, думаю, мой будет. Но все дело испортил Васютка. Бросился он к карпу с сачком, а поддеть-то им как следует не сумел. Рыбища-то как шарахнулась от мальчика и сорвалась. На виду у меня карп лениво повернул от берега и пошел вглубь. Оторопел Васютка, стоит по пояс в воде, слова выговорить не может. А тут я еще с досады удилищем на него замахнулся, кричу:

— Ах, ты, постреленок, что ж ты наделал! Не выдержал мальчик, заплакал.

— Дедушка,- говорит,- за что же вы меня ругаете? Ведь карп-то такой большой, что сачок ваш не выдержал.

— Как,- говорю,- не выдержал?

Показывает мне Васютка шестик с порванной сеткой, а у самого слезы из глаз градом, плечики подергиваются.

— Вот оно что,- говорю.- И так жалко мне стало мальчика, хоть самому плачь.

— Ладно,- говорю,- выходи из воды, Васютка, нечего нюни-то распускать. Слезы в беде — не помога. Разволновался я после этого и не стал больше закидывать. Все равно, думаю, таких карпов мне не осилить. Смотал последнюю удочку и ушел домой ни с чем.

Полыхав цыгаркой, которая успела уже погаснуть, Матвей отбросил ее в сторону и, глубоко вздохнув полной грудью, снова засыпал словами:

— Да-а, брат. Настоящему рыболову не так уж дорога пойманная рыба. Главное — в самой охоте. Если, скажем, рыба хорошо клюет — я могу день не евши просидеть. Потянет рыбка — по поплавку вижу, окунь взял или голавль. Подсечешь крупную рыбешку и пока вытягиваешь ее — ах, думаешь, как бы не сорвалась. Тут тебя и в жар бросит, и руки у тебя трясутся. А вытащил рыбу, положил в корзинку — и забыл о ней. Смотришь в оба, как бы еще окуня или голавля покрупнее подсечь. Но хуже всего, когда рыба срывается. Тут ты вроде что-то дорогое теряешь.

Костер наш медленно угасал. Глядя на него, старик о чем-то глубоко задумался.

— Еще что ли подбросить дровишек? — нарушил я молчание.

— Нет, нет. Не надо,- ответил Матвей, продолжая все так же задумчиво смотреть на дотлевающие угли… А когда они окончательно померкли, Гущин протяжно вздохнул.

— Так вот она и наша жизнь. Теплится, теплится и погаснет вдруг, как и всякий костер.

Помолчав немного, Матвей рассмеялся:

— Чудно все-таки...

— Что чудно, дедушка?

— Жизнь человеческая устроена чудно. Вроде костра она, говорю. Только и костры-то бывают разные. Иной хотя и не долго горит, зато ярко, весело — жаром от него веет вокруг. А то — ко-стришко: ни свету от него, ни тепла — один горький дым. Так и среди людей. Иной, смотришь, с пользой для себя и для других жизнь свою по земле пронесет, а другой живет только, как говорят, небо коптит. Всего он боится, перед всяким погинается. То бог его обделил, то люди обидели. Глядишь, и умрет, не оставив ничего заметного после себя.

Развивая свою мысль, Матвей задорно смеется:

— Нет, дорогой, если ты уж родился на свет, с гордостью жизнь свою пронеси. Как человек! Чтобы польза от твоей жизни была тебе и другим. Вот тогда ты — человек настоящий.

Заметив, видимо, что мы плохо понимаем сказанное им, Матвей сейчас же заговорил о предстоящей рыбалке:

— Зарею все же думаю, ребята, поймать карпов, хоть одного-двух, а поймаю.

— А на что, дедушка, лучше берутся эти карпы? — спросил Сережка.

— Как, разве я уже не сказал вам, что на кашу карпов ловлю? — удивился старик.- Пшенная каша и ржаной хлеб — первая начинка для карпа.

— Эх, Сережка,- проговорил я сожалеючи,- вот каши-то мы как раз с тобой и не захватили.

— Поделимся, если нужно будет,- успокоил нас Матвей и стал укладываться спать прямо тут же на песке. Рядом с ним расположились и мы.

Лежа на спине и вглядываясь в темно-синее небо, Матвей любовался звездами:

— Сколько же их, светил этих чудесных, можно насчитать? — Мы, дедушка, не пробовали,- ответил я за себя и за Сережку.

— А я пробовал и не раз,- признался Матвей.- Только на первой же сотне всегда сбивался.

Помолчав немного, старик снова было заговорил что-то о звездах. Но Сережка уже спал, начинал дремать и я. Это, видимо, несколько огорчило Матвея. Он скоро умолк и после этого уже не пытался больше заговорить с нами. Только вода на ближнем перекате — пока я еще слышал — все журчала и журчала...