Розетки для сушки рук, инвалидная коляска для полета, и чай для ухода за обувью

На Тайвань в 1992 году мы летели сложно. Москва — Ташкент — Дубай — Дели — Карачи — Бангкок, пересадка на самолет компании "Тай" — полуторачасовой перелет над океаном и посадка в Тайбэе на островном Китае. Всё вместе — около суток. Над Дели кружили минут сорок. Позже выяснилось: на полосе загорелся наш "Ту-154" из Ташкента...

  Уставшие и вымотанные болтанкой, перепутавшие все часовые пояса, мы приземлились в Бангкоке, столице Таиланда… Единственное, что внесло оживление в этот трудный перелет, так это бесконечные пересказы друг другу истории, которая произошла с одним нашим народным артистом еще в Шереметьево. Очевидцев было двое — Володя Козлов и я. Поведали мы ее двум нашим приятелям, способным оценить пикантность ситуации, но театральная почта разнесла эту байку по коллективу за полчаса. А дело было так.

  Прошли мы таможенный и пограничный контроль. До вылета еще минут сорок. Кто пивко попивает, кто просто так слоняется. Я сижу, ковыряюсь в видеокамере. Вдруг в кресло рядом со мной падает Володя в приступе нездорового, с трудом подавляемого смеха. Тычет куда-то пальцем и выдавливает из себя:

   — Там такое… такое...

   — Где?

   — В сортире!

  Я протянул ему бутылку пепси, он отхлебнул, отдышался:

   — Войдешь в сортир — там наш слева стоит в предбаннике. Ты только не расколись, не спугни чувака...

  Вхожу в туалет. Слева у стены, спиной ко мне стоит наш и бубнит что-то себе под нос. Ничего смешного. Рядом с ним, согнувшись, Толя Иксанов — заместитель директора — завязывает шнурок на ботинке.

  Видно, опоздал я на репризу. А наш бормочет одну и ту же фразу:

   — Еле работает, твою мать, еле работает...

  Толя вышел, а я решил по-бытовому оправдать свой приход и пошел в сторону кабинки. В это время наш слегка повернулся, и я все увидел.

  Знаете, бывают такие большие черные электророзетки на 380 вольт? В них обычно включают полотеры. Розетка эта прикрыта крышкой на пружине — от любознательных. Так вот, стоит наш и сушит руки под этой розеткой — как бы подставляет ладони потокам воздуха. Мы встретились глазами, и наш завелся:

   — Ты представляешь, международный аэропорт называется! Сарай! Бардак! Она же почти не работает, эта фигня. Е-е-е-л-е-еле! — И он начал щелкать пластмассовой крышкой, будто это тумблер. — Нет, я тебе так скажу: не только этого аэропорта и этого города — этой страны не должно быть на карте!.. Неужели нельзя было повесить табличку: "Извините, еле работает"?! Нужно взять глобус, зарисовать нас белой краской и написать вместо названия страны: "Не работает". И все, и нет нас ни географически, ни политически. И изъять всякие упоминания о нас из всех энциклопедий. — И вдруг очень просто, без пафоса добавил: — Да нет, она почти не работает… ну так — еле-еле...

  Он продолжает делать пассы руками под электророзеткой, а я чувствую, что сейчас начну ржать, поэтому направляюсь к выходу. И наш вдруг очень строго и в то же время заботливо спрашивает меня:

   — А писать не будешь?

  Я, как на плацу в армии, отрапортовал:

   — Буду!

  Постоял я в кабинке, отдышался и бочком, бочком из туалета — в чрево несуществующего аэропорта несуществующей страны...

  До сих пор не дает мне покоя одна мысль: как понимать эти "еле работает" и "почти не работает"? Значит ли это, что розетка пусть чуть-чуть, но работала, хоть немного, но сушила? Вот в чем вопрос!

  Пятьдесят лет работает у нас в театре артист Иван Иванович. За неделю до поездки на Тайвань подходит он ко мне и спрашивает:

   — Юрка, как ты думаешь, мне палочку брать с собой?

  Иван Иванович еще во времена финской кампании ноги простудил и поэтому без палочки ему трудно. Странно, почему это вдруг накануне гастролей возник вопрос о палочке?

   — Иваныч, а вы что, уже выздоровели?

   — Какое там выздоровел!

  И Иваныч продемонстрировал печальное состояние своих конечностей: прошелся, сильно прихрамывая.

   — Тогда не понимаю вопроса.

   — Я боюсь, что эти, — он многозначительно показал на небо, — эти скажут: ну его на хрен, этого хромого, здоровых девать некуда. И больше никуда меня не возьмут.

  Вообще-то, Иваныч — человек незаменимый. Точнее, не так: Иваныч — человек, которым можно заменить любого актера. Он знает наизусть все роли из репертуара маститых артистов театра. Особенно пристально Иваныч следит за творчеством наших народных — Николая Трофимова и Евгения Лебедева. А поскольку и у того, и у другого иногда возникают проблемы с запоминанием текста, Иван Иваныч всегда на стреме. И если он идет по коридору и бубнит слова чужой роли, значит сверкнул ему софитик надежды со сцены, значит кто-то приболел или опаздывает на спектакль. При этом лично я не помню ни одного случая, когда бы постоянная готовность Иваныча к творческому подвигу была реализована в нашем театре. Тем не менее Иваныч, говоря словами персонажа, которого он мечтал сыграть всю жизнь, "пошел другим путем". Нет в Ленинграде-Санкт-Петербурге такой клубной площадки, такого красного уголка, цеха, жэка, где бы Иван Иваныч ни подхалтурил от Ленконцерта.

  Там-то ему и пригодился репертуар Трофимова — Лебедева. В общем, на таких, как Иваныч, держится театр, а сам Иваныч держится за палочку...

  Я в какие-то минуты бываю очень убедительным оратором. И все, что сам побоялся бы сказать в глаза начальству, выговариваю Иванычу, готовящемуся к поездке на Тайвань:

   — Иван Иваныч, как вам не стыдно, елки-палки! Вы прошли две войны от звонка до звонка и боитесь тех, ради кого воевали?! Вы один работаете в театре столько лет, сколько все наше начальство вместе взятое! И вы, как никто другой, имеете право посетить мавзолей генералиссимуса Чан Кай-ши — практически вашего ровесника!

  И полетел Иваныч на Тайвань с палочкой.

  В аэропорту Бангкока выяснилось, что нам предстоит здесь кантоваться часов восемь в ожидании самолета на Тайвань. Каждый был предоставлен самому себе, но нас попросили далеко не разбредаться, потому что возможен завтрак за счет проштрафившегося "Аэрофлота". Иваныч про халявный завтрак не расслышал и исчез за ближайшим киоском. Когда Иваныч был на виду у всех, он поигрывал палочкой, как будто это не подпорка, а так — реквизит заезжего жонглера.

  На самом деле передвигаться на своих двоих ему было трудно, как никому.

  Аэропорт в Бангкоке — это система длинных коридоров, находящихся на разных уровнях. Перепад между ними составляет метр — полтора.

  Преодолеть этот перепад можно на эскалаторе, а можно пешком по гладкому некрутому пандусу, сделанному так, чтобы удобно было катить тележки и чемоданы на колесиках. И на каждом углу стоят инвалидные коляски. Причем этих колясок в аэропорту больше, чем инвалидов на всем Тайване...

  Прошло какое-то время и представитель "Аэрофлота", сложив руки трубочкой, выкрикнул:

   — Артисты, пожалуйста, за мной, в кафе!

  Разновозрастная толпа уставших мужчин и женщин тронулась за элегантным молодым человеком и пошла вверх по длинному пандусу — в следующий зал. И вдруг...

  Из-за горизонта (говоря телевизионным языком, "из-за границы кадра") появился Иваныч — как будто пророс из верхнего коридора.

  Иваныч сидел в инвалидной коляске. Под ним находилась труппа БДТ — сорок пар удивленных глаз. На лице Иваныча застыл ужас. Ведь его беспокоило даже наличие у него тросточки, а тут он предстал перед всеми в инвалидной коляске! Стало быть, он уже и ходить не может?!

  Эта секундная немая сцена, этот стоп-кадр, вероятно, показались Иванычу вечностью. Он не выдержал. Его руки, державшиеся за резиновые колеса, дрогнули, и коляска с артистом покатилась вниз. С каждым мгновением набирая скорость, она врезалась в толпу и начала ее рассекать. Кого-то Иваныч сбивал с ног, кого-то успевал оттолкнуть руками. При этом вместо того, чтобы кричать "Поберегись!", он выкрикивал: "Покататься! Покататься!" Это должно было означать следующее: "Я — совершенно здоров, а в коляску сел для того, чтобы покататься! Всего-навсего покататься!"

  Иваныч повторял это слово, пока один из рабочих сцены не поймал злополучную коляску...

  И смешно, и грустно.

  Обязательно сниму все это когда-нибудь. Желательно — в Бангкоке. По дороге на Тайвань.

  И вот мы наконец гуляем по Тайбэю, главному городу Тайваня.

  И захотел Ник-Ник (Николай Николаевич Трофимов) купить в Тайбэе черный чай. Подходит он ко мне и просит написать на листке по-английски слово "чай". Я написал "пиеа", поскольку письменным английским владел еще хуже, чем устным. Бумажку он потерял и, попав в огромный, многоэтажный универмаг, стал вспоминать, как пишется этот самый "чай". И возникло в его воображении некое сочетание букв, которое в звуковом выражении оформилось как странное слово "мэа". Это слово он бережно понес на кончике языка к ближайшему продавцу.

  Есть у Ник-Ника в театре прозвище — Великий немой. Дело в том, что, забыв текст своей роли, он гениально компенсирует его отсутствие пластикой и мимикой, как в немом кино. Он умеет создать у партнера и зрителя впечатление, что тот либо чего-нибудь не расслышал, либо сам перепутал слова. В спектакле "Смерть Тарелкина" он должен был спеть такую фразу (в роли Расплюева):

Легче с дьяволом в тарелке,

  Все мертвы, а этот жив.

Великий немой выдал:

Легче… тушки-карабушки

  тра-та-лай-ла марабу!!!

После этого "марабу" весь театр долго не мог прийти в себя.

  Будучи феноменально музыкальным человеком, Ник-Ник замечательно уложил свои "тушки-карабушки" в размер забытой фразы. Зритель ничего не заметил...

  Положившись на свой опыт, Ник-Ник обратился к продавцу. Выяснилось, что слова "мэа" в китайском языке не существует, но есть какие-то сходные по звучанию слова. Служащие шестиэтажного универмага начали водить бедного Ник-Ника по этажам. Все, что напоминает "мэа", было предложено потенциальному покупателю вежливыми китайцами. Ему принесли подарочный набор засушенных гадов, фломастеры, носовые платки и многое другое. Среди прочего был показан и чайный сервиз. "Уже тепло!" — подумал Ник-Ник. Вспомнив то, что я ему написал, он попросил фломастер — в некотором роде тоже мэа, как выяснилось. Взяв листок бумаги, он изобразил наклоненный чайник, из которого льется струйка прямо в чашку. От струйки он провел стрелочку и нарисовал восклицательный знак.

   — Это мэа. Мэ-а!

  Китайцы радостно закивали и повезли Трофимова на эскалаторе на цокольный этаж. Там продавались продукты. Ник-Ника подвели к витрине, где были выставлены минеральные и другие воды.

   — … вашу мать! Это не мэа! — закричал Трофимов и в эту секунду на соседних полках увидел упаковки с чаем.

   — Вот оно мэа! Вот оно!

  Ник-Ник пожал руки продавцам и помахал им ладошкой, мол, топайте, мэа я нашел, спасибо, до свидания. Китайцы раскланялись и убежали.

  Осталось выбрать именно черный чай (а не преобладающий здесь зеленый). Но надписи-то все на китайском и английском языках! И снова пришлось Ник-Нику идти к продавцу:

   — Это — мэа, — сказал он, показывая на прилавок, — но мне нужен черный мэа.

  Продавец непонимающе закивал головой. Тогда Ник-Ник вспомнил, что обут в ботинки черного цвета. Человек хоть и не молодой, но очень пластичный, он начал вертеть носком ботинка почти у носа продавца, тыкать в ботинок пальцем и приговаривать:

   — Это — черный! Черный!

  Продавец взял Трофимова под руку и повез на шестой этаж. Естественно, что после этюда под названием "играю черный цвет", показанного Великим немым, его привезли в обувной отдел и подвели к полке, где стояли только черные туфли.