Халтура

Была у меня в 1981 году мечта. Нет, не Гамлета сыграть. Я мечтал о зимних женских сапогах. Фирменных. Итальянских. Двести пятьдесят рублей они тогда стоили у фарцовщиков. Не поймите меня неправильно! У меня-то сапоги были. А у моей будущей жены — нет...

  Знаете, как называется концертный костюм артиста? С подачи Вадима Александровича Медведева концертный костюм артиста — это кормилец. А любой побочный заработок театральные актеры называют халтурой. Концерты, съемки, радио — все это халтура. Но на халтуре никто не халтурит. Отношение к халтуре — святое. Ведь основные деньги артиста — на стороне.

  Еще задолго до перестройки, до образования всяких там преступных сообществ и группировок в актерской среде уже были поделены сферы влияния в том, что касалось халтуры.

  На ленинградском телевидении во всех детских сказках снималось от силы десять моих коллег, в телеспектаклях — тридцать, на радио звучали шесть до боли знакомых голосов. На дубляже фильмов — своя "братва". Самой демократичной халтурой, в которой могли забить себе нишу все остальные, оставались концерты.

  Моей "крышей" стало Объединение Ленконцерт.

  Низкий поклон всем редакторам и администраторам этой конторы.

  Благодаря им я был сыт и сохранял человеческий внешний вид, достойный артиста Большого драматического театра, в котором мне платили 120 рублей.

  Весной 1981-го артистка Ленконцерта Эрна Крепс набирала народ для грандиозной летней халтуры в Ивановской области. Обещали семьдесят "палок" за двадцать один день. Круто? Кстати, "палка" на профессиональном жаргоне — это концерт. И надо вам сказать, что если бригада дает больше двух концертов в день, то такая поездка называется уже не халтурой, а чёсом. Ставка у меня тогда была 9 руб. 50 коп. за выход, так что в итоге могла получиться круглая сумма. Хватило бы и на зимние, и на осенние сапоги.

  В то время я выступал на эстраде как автор-исполнитель своих песен и всяких пародий. Песни были лирические, пародии — заумные. Правда, на гитаре я играл весьма прилично. Мне было выделено в программе пятнадцать минут. Больше бы я тогда и не потянул. По подсчетам Эрны каждый должен был продержаться на сцене определенное время. Иначе бы концерт "посыпался".

  Приехали мы в Иваново. Восемь человек. Среди нас двое из штата Ленконцерта. По сценарной легенде они должны выдавать себя за артистов БДТ. А мы должны их в этом ощущении поддерживать. Ведь на афише написано: "Артисты БДТ на эстраде". Какие именно артисты? Об этом афиша тактично умалчивала. В коллективе не было ни одного "паровоза", то есть актера, которого бы все знали и на которого пошла бы публика. В связи с этим Женя Чудаков предложил Эрне вариант вступительного обращения к зрителям:

   — Друзья! Сегодня! На этой сцене! В нашем концерте… народные артисты Владислав Стржельчик, Олег Борисов, Евгений Лебедев и Олег Басилашвили… НЕ участвуют!

  Готовимся к первому выезду в райцентр фурманов. Эрна сообщает:

   — Ребята, с нами может поехать директор ивановской филармонии. Наденьте все самое лучшее.

  (Что — "лучшее"? У всех с собой по одному "кормильцу". Он же и лучший автоматически. У меня был "кормилец" цвета кофе с молоком. К последнему концерту этой поездки цвет молока был вытеснен цветом кофе.)

   — Юра, — обращается ко мне Эрна, — вы с Женей Шевченко уже разучили романс?

   — Какой романс? Первый раз слышу.

   — Ну давайте, давайте, ребятки, у вас еще есть полчаса.

  Заслуженный артист Женя Шевченко, милейший человек, работал чтецом в Ленконцерте. В этой поездке по замыслу Эрны он должен был запеть. С моей помощью. Мы на ходу разучили с ним "Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная".

  Никакой директор филармонии с нами не поехал. У водителя "пазика" был на руках заказ-наряд. Водитель же был по совместительству и администратором. Звали его Вовой. У Вовы на лобовом стекле был закреплен портрет Сталина. Всю дорогу Вова излагал нам свою теорию относительно того, "почему в стране хреново". По Вовику выходило, что все беды идут от того, что Брежнев хочет лежать в мавзолее рядом с Лениным. Что он (Брежнев) только о том и думает, как бы ему поскорее умереть и перебраться в мавзолей. Кроме того, Брежнев на самом деле — еврей.

  Его настоящее имя — Леонид Израилевич Борхес. Еврей, в Вовиной трактовке, это не национальность, а плохой человек". На вопрос, где в Фурманове у нас будет концерт, Вова буркнул:

   — Где надо, там и будет.

  Приехали. Когда выходили из автобуса, Вовик решил со всеми познакомиться, чтобы каждый представился согласно списку в его заказ-наряде. Артист БДТ Изиль Захарьевич Заблудовский на всякий случай назвался Игорем.

   — Ну-ну, Игорь, выходи.

  Как вы думаете, где состоялась премьера нашей программы? В Доме для умалишенных. Стриженные наголо мужчины и женщины, одетые в больничную униформу, стали нашими первыми зрителями. Обитатели сумасшедшего дома обедали по расписанию, а мы в это время должны были выступать между столиками в столовой. В порядке психотерапии, наверное. Директор Дома предупредила нас:

   — Только, пожалуйста, категорическая просьба — ничего грустного! Здесь возможны неадекватные коллективные реакции. Что-нибудь веселенькое, пожалуйста!

  Концерт открывала Эрна белыми стихами Владимира Солоухина под звяканье алюминиевых ложек:

Здравствуйте — то есть будьте в хорошем здоровье!

  Я вам самого главного, самого лучшего в жизни желаю-

  Здравствуйте! Как я рада, что могу вам это сказать!

В столовой послышались первые одиночные всхлипывания. Эрна объявляет:

   — Дорогие вы наши! Приятного вам аппетита! Посмотрите сцену из спектакля по повести Валентина Распутина "Последний срок".

  Из моечной выходит актриса нашего театра Таня Тарасова в театральном костюме. Рваные валенки, ситцевый платочек, телогрейка… В общем — мало чем отличается от зрителей. Татьяна играет деревенскую бабку, но первую фразу, вводящую в сюжет, произносит "от автора", с трагической интонацией:

   — Старуха Анна дожидалась смерти...

  Ну а дальше по ходу отрывка старуха Анна долго рассказывает своей соседке, как ее надо похоронить, как обмывать, как отпевать и т.д. К концу отрывка плач сумасшедших носил уже более организованный характер.

  Я стою за стеной и лихорадочно перебираю в голове свой небогатый репертуар. Эрна шепчет на ухо:

   — Забудь про свою лирику! Пой что-нибудь чужое. Умоляю, оживи зал!

  Выхожу я с гитарой третьим номером и дрожащим голосом затягиваю, непонятно почему, Окуджаву:

Девять граммов в сердце...

  Постой, не зови.

  Не везет мне в смерти,

  Повезет в любви.

Эрна издалека покрутила пальцем у виска и махнула на меня рукой. Четвертыми отработали Женя Чудаков и Ира Комарова с какой-то сценкой, в которой, слава Богу, никто не умирал. Зал немного успокоился. Рыдания поутихли. Эрна с облегчением вздохнула. Закрывал наш траурный вечер Евгений Шевченко. Он с моего разрешения перестроил гитару на семиструнный лад, вышел и запел:

Умру ли я...

  Ты над могилою

  Гори, сияй, моя звезда!

Провожали нас, естественно, со слезами… Как вы думаете, где состоялся наш второй концерт? Наш (точнее — мой) второй концерт состоялся в колонии общего режима. Автобус с артистами остановился у ворот зоны, и в него вошел пожилой прапорщик. Он скептически окинул нас взглядом и спросил:

   — Ну и какая у вас программа?

  Эрна отрапортовала:

   — "Артисты театра на эстраде".

   — Это которые говорят все время? Не-е, это у нас не пройдет. Мы сегодня осужденных в соседний колхоз возили на сельхозработы, поэтому они все пьяные… Я вам наряд не подпишу. Вот если б у вас музыка была...

  Все, кто сидел в автобусе, молча повернулись в мою сторону. Я начал перешнуровывать ботинки. Прапорщик спросил:

   — А этот, с гитарой, играет или поет?

   — И играет, и поет, — ответила Эрна с интонацией гипнотизера.

   — Минут сорок продержится?

   — Он и час продержится.

   — Ну, пусть следует за мной.

  Женька Чудаков напутствовал:

   — На выход с вещами!

  Когда передо мной со скрипом открылись железные ворота зоны, я обернулся и посмотрел на наш автобус. От него бежал ко мне Женька и размахивал шнурком от моего ботинка.

  … Я так и не понял, были в этот день зэки пьяными или трезвыми, но этот концерт стал одним из лучших в моей жизни. Первый мой сольный концерт.

  Я стоял в маленьком зале под плакатом "На свободу — с чистой совестью!" и говорил:

   — У меня в руках гитара. Классическая шестиструнка работы ленинградского мастера Вениамина Михайлова. Гитары бывают кленовые, ореховые, красного дерева. Дешевые делают из сосны и березы. Мой инструмент сделан из палисандра. Поскольку сам палисандр, или его шпон, должны быть многолетней выдержки, то, как правило, корпус изготовляется из деки старинного рояля. Для этого рояль надо...

   — Стырить, — перебил меня пожилой зэк.

   — Нет. Его нужно сломать.

   — Замочить, — поправился зэк.

   — Или так, — согласился я. — Таким образом большой инструмент, умирая, как бы дает жизнь маленькому.

  Вот такое я ввинтил вступление. А потом начал петь все блатные песни, которые знал. Зэки подпевали… Напоследок подарили мне наборную самодельную шариковую авторучку из цветных пуговиц. "Какие милые люди", — подумал я. Один зэк, прощаясь со мной, пожал руку и хриплым голосом попросил:

  -Передайте, пожалуйста, Брежневу, как нам здесь плохо. Хозяин лагеря, сука, голубю — птице мира — голову оторвал.

  Когда прапорщик подписывал нам наряд за состоявшийся концерт, то объяснил, что голубь-почтовик доставлял в зону с воли пакетики с коноплей...

  Кинешму, Плес, Заволжск, Фурманов, Палех и еще много городков, поселков и деревень объездили мы тогда. Нищета и запустение российской глубинки тех лет потрясли нас. Нас, живущих в Питере, который снабжался по первой категории. Нас — артистов привилегированного театра, иногда выезжающих за границу. Нас, приехавших в Ивановскую область, чтобы заработать на зимние итальянские сапожки.

  Прошло много лет. Мы уже познакомились с Ильей Олейниковым. Он работал на эстраде, я еще служил в театре. Когда Илья уезжал в какую-нибудь поездку, я спрашивал:

   — На халтуру едешь?

  Он обижался:

   — Это для тебя — халтура, а для меня это — работа!

  В 1995 году я ушел из театра. И теперь мы с Олейниковым вместе выходим на эстраду.

  Теперь это и моя работа.